Смерть императора - Страница 78

Приск то и дело ловил себя на том, что хочет ринуться в битву и сам орудовать спатой и ссаживать бронированных чудищ на землю. Но он осаживал себя. И надрывал голос, отдавая команды. Это было самое трудное – не полезть самому сломя голову вперед. А следить за тем, чтобы нигде не прорвался строй. Чтобы машины посылали в парфян свои камни непрерывно, чтобы конница, вернувшись за построение пехоты из своего дерзкого рейда, не попала под удар прорвавшихся всадников. А потом вдруг железная волна спала, исчезла, и Приск отдал последний приказ в этой битве – догонять беглецов и пленить. Или убить.

Пленных оказалось немало. Еще больше – павших парфян. Лишь сам Санатрук с небольшим отрядом сумел бежать с поля битвы – остальные же либо полегли близ Ктесифона, либо попали в плен.

* * *

Вечером, в своей палатке, на время ставшей палаткой командующего, Приск собственноручно писал письма. Первое Траяну – об одержанной победе. Второе – Адриану. Опять же о победе. Жарче этой радости он никогда ничего не испытывал. Если существуют где-то Элизийские поля, то счастливцев-героев в тех садах и прохладных равнинах должно постоянно охватывать это ни с чем не сравнимое чувство – хмельная бушующая радость от того, что ты непросто победил – ты создал свою победу.

* * *

Уже через два дня Эруций Клар снова принял командование, а победитель сделался обычным военным трибуном. Ну, может быть, не совсем обычным, потому что Эруций теперь отправлял за Приском своего колона, едва получал какое-нибудь более или менее важное сообщение.

Но только до той поры, пока не пришло известие, что бежавшие вместе с Санатруком парфяне прирезали своего предводителя после столь бесславного сражения. Тут Эруций Клар понял, что ему в окрестностях Ктесифона ничто более не угрожает.

Чего нельзя было сказать о новой римской провинции Армении – тамошнему наместнику угрожала еще одна парфянская армия под командованием молодого Вологеза, сына погибшего Санатрука.

* * *

Лузия Квиета Траян срочно отправил сначала в Нисибис восстановить римскую власть. Здесь, взяв город, Квиет зверствовал люто. Затем Эдесса была сожжена и разграблена. Фабры сделали под городской стеной в нескольких местах подкопы, натолкали туда пуха, подожгли и стали мехами гнать огонь за стены. Город запылал, и почти тут же всякое сопротивление прекратилось. Квиет дал волю своей жестокости и здесь. Он буквально упивался кровью. Римское правило – никакой пощады мятежникам – было применено в Эдессе буквально. Солдаты убивали всех – мужчин и женщин, стариков и детей.

«Мертвые не восстают, запомните эту гарантию всеобщей преданности», – с усмешкой сказал Квиет, глядя на лежащий в руинах город.

Под конец он велел пощадить несколько сотен мужчин – заставив их день за днем вытаскивать из домов и хоронить трупы. Дров на погребальные костры не хватало. Могилы рыли мелкие, так что порой наружу вытекала зловонная жижа от разложившихся трупов. Звери раскапывали могилы, птицы, жирея, пировали на останках.

А вот Титу Юлию Максиму Манлиану повезло куда меньше – его войска были разбиты, а сам он погиб в сражении с восставшими. Никто даже не знал в точности, где это произошло и все ли погибли или кто-то бежал или попал в плен. Та горстка всадников, что явилась к Траяну после поражения, ничего толком рассказать не сумела. Беглецы, из которых многие были ранены, твердили об ужасной ловушке, о камнях, что швыряли сверху на римлян, о варварах, что с дикими криками кидались со всех сторон, выползая из неприметных щелей и чуть ли не из-под земли. Единственное, что удалось беглецам, это спасти значок легиона, так что Траян, пораженный такой преданностью, велел несчастных наградить.

Но несмотря на чудовищную жестокость, на сожженные города и тысячи убитых, восстания не прекращались. Пламя непокорности как будто перетекало по скрытым каналам из одного города в другой, как тот горящий пух в подкопе, и, затихшее в уничтоженном городе, вскоре вспыхивало вновь – во многих местах сразу.

Так что, когда к Траяну прибыли послы от Хосрова с предложением о перемирии и щедрыми дарами, император неожиданно согласился. Условия обсуждались поспешно, и вряд ли принятое решение было так уж выгодно Риму: Траян отдал Ктесифон Парфамаспату – сыну Хосрова, сделав вид, что верит в верность нового царя. Новый правитель Парфии поклялся быть верным союзником и клиентом Рима. Но клятвы на Востоке стоят не дороже песка в пустыне, и Траян это хорошо сознавал.

На равнине близ Ктесифона в присутствии местного населения – пришедшего то ли из любопытства, то ли под палками охраны нового правителя, – Траян сам короновал Парфамаспата, члена царской семьи Аршакидов.

Парфянский царевич притворялся вполне умело. После того как Траян возложил на голову нового правителя Ктесифона диадему, тот поклонился Траяну и принес клятву. Римляне – даже простые легионеры, и те подозревали – что это означает отказ от завоеванных территорий. Однако Траян заверял в своем письме Сенат, что это вынужденная мера ввиду огромности территории и удаленности ее от Рима. В честь этого действа даже выпустили монету с легендой «Парфянам дан царь».

Но более всего Траяна огорчило, что Пакор уже не присутствовал на этой церемонии – он умер за месяц до коронации своего конкурента, так что смерть избавила его от очередного унижения.

* * *

После этих судорожных действий – скорее установки декораций, нежели истинного создания союза с завоеванным царством, – Траян решил спешно возвращаться назад в Сирию. На заседании военного совета, где Приск как военный трибун присутствовал, император объявил, что надо готовиться к новому, третьему, и окончательному походу на Восток. А сейчас – самым быстрым, самым наибыстрейшим маршем назад в столицу Сирии. Идти решено было не вдоль Тигра – более длинной, но и более безопасной дорогой, а через Хатру и Сингару – самым коротким путем.