– Какое это имеет значение? – недоуменно передернулся евнух и повысил тонкий голос: – Все равно это только театральная маска. Маска. Которая только изображает преданность. Ты откроешь ворота Селевкии, как обещал римскому Цезарю. Но как только наступит подходящий момент, Эдесса и Хатра, Нисибис и вся Адиабена восстанут. И Селевкия присоединится к ним.
– Римский Цезарь обещал мне Армению и Месопотамию.
– Пока ты нужен Риму, римский Цезарь может многое тебе обещать. А вот мнение Хатры ты не услышал.
– Меня… не касаются дела Хатры. Я получу Армению и Месопотамию. Я хочу Месопотамию!
– Мы говорили о том, что по общему знаку восстанут все земли, захваченные Римом.
– Это ты говорил, но ныне я отказываюсь от безумного плана и иду путем неподкупной справедливости.
– Но как же наш уговор с Хатрой…
– Царь царей, сопричастник звезд ни о чем не уговаривается ни с кем, кроме римского Цезаря!
Евнух отступил…
– Все будет как ты решил, сопричастник звезд…
– Я решил стать братом римскому Цезарю… – проговорил Пакор. – Я увидел, какова цена союза с другими сегодня утром. Амаст служил Хатре и продал меня Хосрову. Отныне Хатра мне не союзник. Когда Армения и Месопотамия станут моими, я сравняюсь по силе с римским Цезарем.
Евнух сокрушенно покачал головой: неужели Пакор сам не слышит, что говорит? Никогда Траян не допустит, чтобы кто-то стал ему равен по силе…
Как только Приск с друзьями вернулся домой и рассказал об удачном посольстве, Фламма достал восковые таблички и принялся сочинять договор с Пакором. Писал он по-гречески. Текст этот был уже много раз обговорен и Фламмой практически выучен наизусть, но не записан – слишком опасно было иметь при себе подобные записи. Теперь библиотекарь составил документ, зачитал Приску и Куке и, получив одобрение, отправился переписывать набело на пергамент.
По договору этому получалось, что Пакор обещает открыть ворота Селевкии, а вот что получит взамен сам Пакор – говорилось мутно и не поймешь от чьего имени. Хотя на первый взгляд казалось, что от имени Траяна. Но у Приска не было таких полномочий, посему от имени императора Приск ничего Пакору не обещал.
– А завтра подарки тоже придется дарить? – спросил Кука.
– Могу набрать в дорожную сумку булыжников для мощения улиц, – предложил Приск. – Больше ничего нет.
Приск, конечно, преувеличивал свое обнищание, но у него в самом деле осталось не так много денег.
Фламма, кстати, ему не поверил.
– Неужели не хватит даже на шкатулку?
– На маленькую – может быть… – уступил трибун.
– Тогда булыжники нам ни к чему. Я тут на рынке купил крашеных стеклышек – красных и зеленых. Очень похожи на гранаты и изумруды. Насыпаем в изящную шкатулку, вручаем евнуху. Все равно Пакор ничего не видит. А если евнух заикнется о подделках – его же и обвинят в воровстве.
– Отлично, я отправлюсь за шкатулкой, – решил Кука. – Адриану скажем, что в ней были настоящие изумруды. Пусть возместит.
Все, казалось бы, складывалось как нельзя лучше – если не считать, конечно, гибели фабров, Дионисия и Тарука… Но кто из правителей считает потери, когда речь идет о паре солдат и чужих греках?
И все же… Да, все же… неприятные предчувствия точили сердце Приска.
И как выяснилось – не зря.
Уже в темноте кто-то постучал к ним в дверь (комнаты эти, нарочно предназначенные для гостей, имели свой собственный выход на улицу). Римляне как раз закончили обед и теперь сидели, потихоньку потягивая разбавленное горячей водой вино, и обсуждали…
Обсудить, впрочем, ничего толком не успели.
Когда постучали, трибун поднялся и, держа наготове кинжал, направился к двери. Малыш тоже встал. Трибун чуть-чуть приоткрыл дверь. Никого опасного – с видом преданной собачки на него снизу вверх глядел пухленький евнух в пышных одеждах до полу. Но стоило двери приоткрыться чуть шире, как он тут же проскользнул в комнату – а за ним – будто ночные тени – еще трое. Канес и Проб в этот момент были на конюшне, а Клещ спал – он еще не отправился от раны.
– Ты не Илкауд, римлянин… – прошипел евнух.
А дальше… Дальше всё мгновенно пришло в движение. Малыш без лишних слов обрушил тяжеленную скамью на голову ближайшего к нему парня, щепы дождем полетели во все стороны, а охранник просто стек на пол, не издав ни звука. Голова его треснула, как орех в щипчиках искусного повара. Приск парировал уже обнаженным кинжалом удар меча и в следующий миг схватил человека за горло. Этот греческий прием показал ему когда-то Афраний. Когда человек стал медленно оседать, Приск попросту всадил ему кинжал под ребра. Кука сцепился с третьим охранником. А самого евнуха сгреб очень ловко Менений и приставил к белой жирной шее кривой клинок.
– Так о чем ты хотел потолковать, великолепнейший? – с издевкой спросил Приск.
Евнух осторожно втянул носом воздух – лезвие надавливало на кожу и грозило ее прорезать.
– Я… я только… – Он скосил глаза на раскинувшиеся в самых нелепых позах трупы – Кука к этому моменту успел прикончить третьего незваного гостя. – Только хотел сказать… что я с тобой, римлянин, готов обговорить одно предложение… А ты взял и убил моих людей. И… пусть он уберет… это…
– Отпусти его! – приказал Приск.
Менений опустил кинжал и толкнул евнуха в спину так, что тот едва не упал. В длинных его одеждах вполне могло быть припрятано оружие, так что стоять все предпочли от маленького человечка подальше.
– Ты неудачно начал разговор, – заметил Кука. – Уж, наверное, тебя жизнь должна была научить, глупец, что угрожать римлянину – последнее дело.